Павел Парамонов – известный тверской предприниматель, который много сил и времени посвящает теме развития Твери и созданию городского сообщества. Именно он и его компания «Премьер» строили открывшийся этим летом во всем своем величии Спасо-Преображенский собор. Именно с дискуссии вокруг собора мы и начали наш разговор.
.jpeg)
– Павел Александрович, дискуссия вокруг уже ставшего главным зданием Твери Спасо-Преображенского собора, строительством которого вы занимались, стала главной дискуссией лета. Она отразила удивительное ожесточение в обществе. Сначала против строительства собора была настроена краеведческая общественность, интеллигенция. Сейчас думающие люди оценили, что здание, безусловно, украсило город. Но против собора поднимается простой народ. Не прошли даром 80 лет расцерковления, люди, которые помнят этот храм до того, как он был взорван, уже в могиле. А те, кто младше, не могут поверить, что в XVIII веке дворец пристраивался к храму, а не наоборот. Как вы оцениваете эти общественные бурления?
– Города всегда строились без учета общественного мнения, решением власти. Если приводить исторические примеры, то вообще никто никого никогда не спрашивал, ни Екатерина Вторая, ни барон Осман с Наполеоном Третьим, перестроившие Париж. И сейчас мы оцениваем все, что тогда было создано, как историческое, очень значимое. Пройдет пять – десять лет, и все забудут о полемике вокруг Спасо-Преображенского собора, начнут фотографироваться на его фоне. Сейчас, когда мы поставили купола, стало ясно, что это просто красиво.
– Как будто Тверь надела корону, как точно выразилась одна наша коллега.
– Вот видите! Но если говорить глубинно, для меня это не просто очередное строительство. Понятно, я строил собор не за свои деньги, выступая как подрядная организация. Но Господь так распорядился, что именно я занимался и занимаюсь этой стройкой. И за это время я окончательно убедился в том, что сегодняшний рационализм, стремление все объяснить с точки зрения науки и технологий ведут в тупик.
Технологии не могут ответить на вопрос, зачем я существую, для чего я существую, почему я существую.
Когда мы говорим об интеллигенции, это подразумевает высокую образованность и большой кругозор. Но как можно отрицать влияние церкви на культуру? Весь Эрмитаж заполнен картинами на евангельские сюжеты, которые в нашей стране сегодня понимают от силы полпроцента посетителей музеев. Или, например, понимают ли современные российские интеллигенты, о чем спорят у Достоевского старец Зосима с Алешей Карамазовым?
Многие интеллигентные люди не знают, что либеральная идея – плоть от плоти античной философии, раннего христианства. А сегодня мы отрицаем своим упрощенным мышлением то, что породило современную цивилизацию. Образованных людей можнопо пальцам пересчитать, идет бесконечная рябь, которую мы принимаем за глубину.
На протяжении тысячелетий люди размышляли на эту тему. Хотя сегодня на поверхности очень потребительское отношение к религии, и это не только российская, но и мировая проблема.
– Церковь воспринимается как «комбинат ритуальных услуг»: люди в храме хотят покрестить младенцев, отпеть умерших, набрать святой воды, и чтобы никаких лишних умственных и духовных усилий…
– Есть какие-то подсознательные вещи – все равно они вручают своих детей, стариков, себя самих под некую охрану Того, Кого мы не понимаем.
В каждом более или менее уважающем себя городке европейской страны существует главный собор, он в хорошем состоянии, и его считают необходимым поддерживать и государство, и муниципалитет. Наш город был просто обезглавлен, лишен своего сердца.
Собор – это сакральное место, он стоял столетиями в том или ином виде, и энергия поколений наших предков сохраняется там, даже если его пришлось заново отстроить с нуля. Почти полностью был разрушен в годы Второй мировой войны Кельнский собор, заново выстроены центр Варшавы, храмы разбомбленных Дрездена и Ковентри. Сегодня мы воспринимаем их как те самые, что были построены в средние века, но это не так, они воссозданы. И в нищие послевоенные годы граждане разных стран понимали важность восстановления святынь.
В соборе мы можем переключить свое обывательское сознание на что-то другое. Можно не молиться, не думать о Боге, но понимать, что это место ДРУГОЕ.
Собор – это стратегически важный объект. Сейчас происходит очередная промышленная революция, ставятся новые экзистенциальные вопросы. И люди потерялись. Может быть, в стенах храмов они смогут снова найти себя.
– А как вы относитесь к популярной тверской теме для разговоров: «Лучше бы речной вокзал восстановили, чем этот собор»? Взялся ли бы какой-нибудь местный бизнес восстанавливать речной вокзал, если бы его, допустим, отдали в аренду на сто лет?
– Речной вокзал – это та разруха, что на виду. На самом деле в Твери есть проблемы важнее. У нас на 90 процентов изношены коммунальные сети – случись какая-то авария, и мы начнем ходить на Волгу с ведрами. Наша цивилизация очень зависима от коммунальных благ, если отключится электричество, то та же Москва мгновенно превратится в хаос с убийствами и грабежами.
Я не представляю, что все сбросятся и начнут восстанавливать речной вокзал, что кто-то придет к предпринимателям, попросит на это денег, а предприниматели их дадут. Я не вижу, несмотря на весь шум, чтобы кто-то взялся создавать фонд восстановления речного вокзала. Собор и вокзал – несопоставимые величины. Ценность речного вокзала для горожан можно сформулировать так: «Я тут с собакой гуляю и хочу, чтобы было красиво».
Я не верю в возможность восстановления речного вокзала каким-то бизнесом. Бизнес очень прагматичный и понимает, что прибыль из этого здания извлечь невозможно. Это я говорю уверенно, как профессионал. Жертвуя на собор, люди не собираются извлекать прямую прибыль. А речной вокзал – это просто коммерческий проект, и его восстановление под силу только государству.
Хотя речной важен для города, возможно, после очередной экспертизы будет принято решение снести и построить точно такой же.
– Как-то в начале 2000-х я была в Вильнюсе, и мне сказали: «А вот тут у нас строится древняя башня Гедимина». Думаю, что сейчас эта башня достроена и что люди ее действительно воспринимают как древнюю.
– Да, и со Спасо-Преображенским собором будет то же самое. И с речным вокзалом произойдет что-то подобное.
– Когда берешься строить церковь, наступают искушения. Так сказал тогда еще архимандрит, а ныне епископ Ржевский Адриан Каринэ Александровне Конюховой, когда она начала восстанавливать Скорбященский храм в центре имени Аваева и столкнулась с серьезными проблемами в жизни. Вас тоже перелопатил этот период строительства собора, судя по всему?
– Меня даже губернатор Игорь Михайлович Руденя, как человек воцерковленный, предупредил, что будет тяжело. И перед глазами был пример моего коллеги Алексея Иорданова, руководителя фирмы «Союз», который в качестве подрядчика строил храм Александра Невского у вокзала и обанкротился. «Пока не построишь, проблемы не разрешатся», – сказал мне губернатор.
Сейчас мой бизнес терпит большие сложности. Тут нет прямой связи с собором, просто кризис. Но когда занимаешься такого рода строительством, ты на стороне света и тебя атакуют темные силы. Отец Владимир Жуков, ключарь Спасо-Преображенского собора, погиб в страшном ДТП этой зимой. Есть поверье, что, сколько куполов на храме, столько смертей будет. Я не берусь судить об этом: мы очень плохо понимаем в балансе энергий. У Достоевского все сказано про эту борьбу светлого и темного. Гармония пытается победить дисгармонию. А храм – это место, где можно побыть наедине с собой, попытаться уловить гармонию мироздания.
– В Западной Европе не сносили церкви, а в Твери только в радиусе трехсот метров вокруг центра города можно насчитать пять снесенных храмов. Во времена моего детства в нашем городе была всего одна действующая церковь Белая Троица. В других областных центрах ситуация была получше, не было такого количества разрушенных церквей и колоколен. Сейчас мы сталкиваемся с тем, что люди возмущаются Спасо-Преображенским собором, потому что он в центре и там нет прихожан. А в Мамулине активисты не хотят, чтобы храм был построен на пустыре. Хотя в Москве мы видим, что в историческом центре многочисленные храмы стоят полупустые, но в спальных районах в церкви, особенно в праздники, просто не втиснуться.
– К людям надо прислушиваться, найти определенный баланс. Пустырь – они там с собаками гуляют, а зачем церковь, многие просто не знают. Должно быть естественное движение. Сейчас задача Церкви, с моей точки зрения, становиться современной и разговаривать с людьми на их языке. И тогда строительство храма на пустыре не будет вызывать отторжения.
Сейчас многие смотрят на Екатеринбург, где долго шли протесты против строительства храма в сквере в центре города, но в итоге эти протесты увенчались успехом. Люди чувствуют свою неустроенность, им некуда девать свою энергетику. Их не слушают. И есть желание просто выкрикнуть: мы есть.
Полис – это взаимодействие друг с другом. Я много сил посвятил работе с местными сообществами и знаю, о чем говорю.
– Как раз вопрос о местных сообществах. Люди объединяются вокруг отрицательного легче, чем вокруг положительного. Та же история в Мамулине: почему жители митингуют против храма, а не, скажем, за новый стадион? Вы начали с проекта «Что хочет Юность», теперь занимаетесь проектом «Что хочет Тверь». Чувствуете ли какую-то отдачу?
– У меня нет иллюзий, что я могу создать местные сообщества. Я не апостол Павел, который ездил по городам и создавал общины. И не Сергий Радонежский, создавший русские монастыри. То, чем я занимаюсь, маленький кирпичик, я просто муравей, который тащит свою палочку. Я отношусь к этому так: надеюсь, мой кирпичик станет кусочком фундамента здания, где люди начнут разговаривать. Только что мы провели в горсаду фестиваль «Что хочет Тверь». Мне нравится этот бренд, я трачу на него деньги и считаю необходимым продолжать работу.
Но основной посыл нашего движения – плотное взаимодействие людей и муниципалитета. И хотя ко мне лично муниципалитет расположен, взаимодействия местной власти с населением я не вижу. Клапан общественного котла все еще закрыт, хотя внутри все закипает. Мы должны так взаимодействовать друг с другом, чтобы пар стравливался, чтобы была польза для города.
– У вас был опыт похода в политику, вы член президиума местной «Единой России». Вы считаете себя политиком?
– Если мы называем политикой любое публичное общение, то да, я политик. «Единая Россия» – тоже определенное сообщество, она консервативна, тяжеловесна. А я такая белая ворона везде, не могу себя переделать.
– Какие основные угрозы стоят перед Тверской областью?
– Главный вызов – создание мегаполисов и агломераций. Все население стекается в города, в связи с этим многие населенные пункты фактически теряют свой статус. Сандово не город, даже Ржев не город, а Тверь – под большим вопросом.
– Даже появился термин «управляемое сжатие».
– Управляемое сжатие – это когда есть стратегия и понимание, что делать с людьми, с недвижимостью и так далее. В других странах идут те же процессы и написаны тысячи книг об этом. У нас же сжатие хаотическое. Сейчас есть пять муниципальных образований в Тверской области, с которыми вообще не понятно, что делать, только деньги туда отдаются. Единственное градообразующее предприятие – администрация. Ну, еще больница и школа.
Все это усугубляется переходом технологического уклада на новый уровень, мы еще дальше уходим от сельского хозяйства, вся работа становится совершенно другой. Никакой новый завод в Красном Холме не спасет этот Красный Холм. Даже если такой завод появится, то там будет полная автоматизация и московские ребята за хорошую зарплату будут работать вахтовым методом. Есть микроскопическое количество людей, которые становятся фермерами, но тут надо быть Стерлиговым. Или каким-нибудь другим московским бизнесменом-дауншифтером. Во всем мире людей кормят не фермеры, а вертикально интегрированные сельскохозяйственные компании. У нас они тоже появились: «Дмитрова Гора», «Коралл».
Четвертая промышленная революция переворачивает все: падут какие-то режимы, отомрут профессии, люди будут скапливаться в городах.
– В этом году Тверь окончательно вошла в московскую агломерацию, скорость проезда до Москвы минимизировалась. Мы часто обсуждали тему о роли Твери в московской агломерации.
– У меня есть свое видение, и, кстати, для этого и нужны сообщества, чтобы консолидировать мнение о том, какое будущее нам нужно. Как нам выжить в этой ситуации? Промышленная роль – вряд ли. У меня есть красивая идея – санаторий для двух мегаполисов, Москвы и Питера. Место, где люди смогут отдохнуть от бешеного ритма жизни, пройти реабилитацию, подышать воздухом, перезагрузиться.
– Эта идея отлично вписывается в концепцию нового номера журнала «Бизнес и территория». Давайте продолжим разговор на его страницах.
– Хорошо, я готов. Это шанс привлечь людей, современные технологии и застолбить свою роль в распределении ролей между теми областными центрами России, которые все же выживут в грядущей мегаурбанизации.
Беседовала Мария Орлова
0
